Андрей Андреевич сказал арестованному:
– Садись, вот, к столу.
Гнедой выполнил команду, сел на указанное место.
– Гнедой, мы следователи прокуратуры. У нас к тебе несколько вопросов имеется. Первый – ты действительно убил человека?
Арестованный, пожав плечом, кивнул.
– Так. Скажи, применялись к тебе какие-нибудь меры воздействия, скажем: побои, насилие, пытки?.. – Гнедой дёрнул головой: нет. – Значит, у тебя к следствию претензий нет?
Андрей Андреевич вопросительно посмотрел на куратора. Тот сидел, рассматривая арестованного.
– Тебя сегодня вызывал следователь? – продолжал допрос Андрей Андреевич.
– Да.
– Кто был при допросе?
– Следователь Феоктистов, какая-то баба из прокуратуры и ещё мужик, пожилой.
– При допросе ты ничего особенного не заметил? Никто из этих людей тебя не просматривал через какой-нибудь прибор?
– Не знаю… Баба какую-то трубу крутила. Бинокль при ней как будто. В трубе что-то светилось вроде.
– Ага! – оживился Андрей Андреевич. Он пододвинул к арестованному листы, ручку. – Ну-ка, нарисуй нам её.
– Кого?
– Трубу! Не бабу же.
Гнедой поднял тяжёлый взгляд, обвёл им присутствующих – те выжидающе смотрели на арестованного.
– Я не умею рисовать.
– Ну, ясно, у тебя другое хобби, – усмехнулся Андрей Андреевич. – Рисуй, как умеешь. Но чтобы понять можно было, что это труба, а не нога той бабы. Давай.
Гнедой взялся за ручку. О чём-то поразмыслил, посоображал и приступил к рисованию.
Посетители наблюдали за ним молча. Лишь Прокудин недоуменно поглядывал то на Андрея Андреевича, то на гостя. Ему хотелось о чём-то спросить, но присутствие Гнедого сдерживало его любопытство.
– Гнедой, скажи, а та баба, как с этим прибором играла? – спросил Андрей Андреевич.
– На меня его наводила.
– И долго смотрела?
– Не знаю. Я потом только увидел. Огоньки в ней какие-то светились.
– Как светились?
– Как в фонарике. Только слабые, красноватые, не то малиновые.
– Ну ладно, рисуй.
3
Машина ПМГ, пропетляв по Байкальским улочкам, остановилась у дома Фомичёва. Анонычев и водитель вышли из машины и направились к воротам гаража, выходящим на улицу.
Ворота были заперты изнутри. Милиционеры прислушались, в гараже чувствовалось движение. Сержант-водитель сказал:
– Там, кто-то есть. Стучим?
Анонычев кивнул и стукнул кулаком по воротине. Но на стук никто не отозвался. Ногой забарабанил сержант.
– Каво надо? – послышался возмущённый голос.
– Фомич, угро! – ответил сержант. – Выйдь на минуту.
– Не могу. Машину крашу.
– Ты дурака-то не валяй. Не то ворота вышибем, – пообещал сержант.
– Да чо случилось?..
– Выходи, узнаешь!
В гараже послышался матюжок, возня, вскоре раздался стук запора и из створки ворот вышел мастер. Он был в переднике, заляпанном краской, в марлевом респираторе, который тут же сдёрнул с лица на подбородок. Человек едва ли не коричневый, но не от загара, а от чифиря, медвежеподобный, а в своём недовольстве казавшийся злым.
Анонычев показал удостоверение. Фомич заглянул в него и проговорил:
– Здрасте, здрасте. Давно не встречались. Чево надо?
– Дело есть, – миролюбиво сказал Анонычев.
– Валяй.
– Скажи, Фомич, к тебе, когда Заичкин машину загнал на ремонт?
Молчание. Фомич изучающе посмотрел вначале на следователя, потом на сержанта, перевёл взгляд на ПМГ.
– Фомич, если ты не хочешь говорить здесь, то поехали с нами. Карета подана.
– Так чо стряслось?
– Что? – Анонычев тоже посмотрел на мастера строгим взглядом. – А то, что Заичкин прошлой ночью сбил и насмерть беременную женщину и скрылся.
– Женщину-у!.. О ни себе хренушечки…
– Мы его арестовали. Сейчас ведём допрос. Если хочешь идти с ним по одной статье, то валяй, покрывай.
– А мне это надо? Ха, нашёл подельника! – это уже относилось к Заичкину.
– Тогда ответь на два предварительных вопроса: когда Заичкин поставил к тебе машину, и с какой целью?
Фомич почесал под шапочкой затылок.
– Так ночью сёдня. С постели сдёрнул, сучок. Пригнал, как сумасшедший. Говорит, сосну попьяне бодал. Баба узнает, говорит, с потрохами съест. Выручай, говорит. Плачу, говорит, вдвое, и, говорит, чтоб обязательно в чёрный цвет. Я было отказываться, мол, подожди до утра, так материться стал, стращать. Пришлось, начальник всё ж… – спортивная шапочка, замызганная, заляпанная, поползла на бок. – А это вон, какая сосна… Ну и ну.
– На машине были какие повреждения?
– Были.
– Пошли, посмотрим.
– Ага, посмотришь. Вчера же всё поснимали и изрезали. Вывез куда-то.
– Он пьяный был?
– Я не принюхивался, кажется. Глаза, как светляки, горели. Без бодуна явно не обошлось.
– Во сколько он приехал?
– Ну, до минут не скажу, но кажется, не то в двенадцать, не то уже в первом часу. Я уже первый сон досматривал.
– Хорошо, Фомич, сегодня занимайся, крась машину. Потом мы тебя вызовем. Дело ведёт капитан Феоктистов. Но мы все к нему завязаны.
– Понятно… – вздохнул Фомич и часто-часто зачесал затылок, сорвав с головы шапочку и шлёпнул ею по воротине гаража. – Вот, хорёк вонючий! Ох, и хорёк, тьфу!
Мастер по-медвежьи развернулся, поднял с земли без вины виноватую шапочку, и ушёл в ворота, не попрощавшись.
В городе творилась суматоха, как будто на электролизном комбинате произошла диверсия, и там был взорван какой-нибудь важный объект. Отовсюду слышались завывания сирен, голоса из громкоговорителей, установленных на легковые автомашины ГАИ, требующие водителей всех видов транспорта принять в сторону или остановиться.
Со всех сторон в квартал «А» мчались машины ГАИ и милиции. Они окружали здание УВД. Офицеры заполняли фойе и даже дежурную комнату, сержанты и рядовые блокировали вход в вестибюль. Все были возбуждены.
4
По коридору раздались шаги, в венткамере появился Анонычев.
Присутствующие устремили на него взгляды.
– Ну что, Андрюша? – спросил Феоктистов, прерывая допрос.
Андрей подмигнул коллегам и обратился к арестованному, который, кажется, ещё больше побледнел и вспотел.
– Ну что, Владимир Васильевич, сами всё расскажете или будем волокиту со свидетелем затевать?
Заичкин затеребил платочек в руках и стал им вытирать шею.
– Ну что Фомич сказал? – не вытерпел Михалев
– А то, что этот начальник ГАИ – хорёк вонючий!
– Ха-ха! Ну и Фомич!
– И ещё сказал, что этот начальничек поднял его с постели среди ночи и заставил в срочном порядке ремонтировать машину, которой он, якобы, сосну бодал. Ну, а когда опамятовался, то уж сильно испугался жены. И настолько, что заставил Фомича перекрашивать авто и притом в чёрный цвет и притом в три дня.
– Кха! А я что говорил? – едва не воскликнул Заичкин.
– А что он вам тут говорил? – не понял Анонычев
– А то, Андрюша, – пояснил Феоктистов, – что он машину отогнал в ремонт в одиннадцатом часу. И то, что просил Фомича перекрасить её в чёрный цвет.
– Видишь ли, белая ему, ну никак не подходит. Тьфу, какая гадость! – сплюнул Михалёв. – Я б её, белую, так вообще бы в Ангаре или Китое утопил, дрянь такую!
– Да… – в некотором замешательстве проговорил Андрей. – Но тогда для чего вам понадобилось снимать и изрезать капот, бампер – ещё… что там ещё?
– О-о, интересный поворотик… – протянул Михаил. – Ну-ка, ну-ка, с этого места поподробнее.
Заичкин опуская голову, закрутил ею, тем самым, давая понять, какие они все тут идиоты. И замолчал.
– Владимир Васильевич, молчание не в вашу пользу. Так почему приказали изрезать металл с машины?
Заичкин не отозвался, он пребывал в прострации. И было отчего. С одной стороны, он уже изобличён в наезде, следовательно, в убийстве человека. «И как он мог забыть про капот, бампер?..» И второе, по намёкам, по обрывкам фраз он понял, что Феоктистов и Михалев что-то знают про его автомобильные делишки, возможно, про угоны и про аферы что-то пронюхали. И теперь перед ним стала дилемма: сознаваться в наезде или же в аферах с легковыми автомашинами. Вторая была предпочтительнее. Но в первом варианте он допустил ряд оплошностей, которые не позволят ему так просто снять подозрение. Нет алиби. Ещё притянул сюда Фомича. Помог, зэковское мурло!..
Михалев с плачем простонал.
– Граф, ваша светлость! Разрешите, я ему рыло начищу, а? Как автолюбитель начальнику ГАИ, а? Ну, сами посудите, в кои веки может представиться ещё такой счастливый случай?
Феоктистов, не обращая внимания на его стенания, спросил Заичкина:
– Ну что, Заичкин, начнём сначала? Где вы были в 23.45?
5
Прокудин, после допроса Гнедого, вёл гостей к себе в кабинет. По пути, уже исчерпав всякое терпение, стал приставать к спутникам с вопросами.